– Володя, – сказала она строгим голосом, – мы знаем, что в Суворовском училище ты изучал французский язык.

– Ну, это было давно, – ответил я, еще не понимая, куда она клонит.

– Мы также знаем, что ты регулярно покупаешь в киоске «Союзпечати» французскую газету «Юманите», – проявил свою эрудицию незнакомец.

Это было правдой. Учителя французского у нас в школе не было, и газета «Юманите» оставалась последней возможностью как-то совершенствоваться в иностранном языке, экзамен по которому предстояло сдавать при поступлении в университет.

– Так вот, Володя, – продолжала Наталья, – мы просим тебя, как комсомольца, взять шефство над одним французским мальчиком.

– Стать его постоянным и верным другом, – добавил незнакомец. Тут я сильно удивился. Прокопьевск являлся такой заштатной дырой, что встретить там иностранца было никак невозможно. Легче было встретить инопланетянина, чем француза.

Тогда секретарь горкома на пару с незнакомцем мне все объяснили. Оказывается, в город приехала уроженка этих мест, которую судьба давным-давно забросила во Францию. Там она вышла замуж, родила сына. И вот по какой-то причине (не помню уже – по какой) решила вернуться на родину. Естественно, соответствующие органы были этим очень встревожены. И хотя Прокопьевск не считался закрытым для иностранцев городом, там не было режимных объектов, но зато, как и везде, были соответствующие товарищи, зорко следившие за порядком. Наш плот «Сфема». Река Томь, 1964 г.

Больше всего их заботил сын этой репатрианки, рожденный от француза, ни слова не понимавший по-русски. Как он себя поведет, оказавшись в чужой среде? Не выкинет ли какого-нибудь фортеля? Не запросится ли обратно на родину?

Вот так в моей жизни и появился ровесник Жан. А с ним пластинки с записями французских шансонье: Жильбер Беко, Жак Брель, Шарль Азнавур, Эдит Пиаф, Сальваторе Адамо. Чудно звучали их голоса на фоне грязного снега, дымящих терриконов, унылого индустриального пейзажа. И сам этот мальчик смотрелся здесь явно чужеродным телом, и вскоре он пропал из моей жизни, вернулся обратно во Францию, что, наверное, было вполне логичным и естественным. А пластинки остались, как послание из другого мира. Когда уже в наши дни мой коллега Кирилл Привалов, долго работавший в Париже, проводил полушутливый конкурс на знание французского шансона и включил запись с первой песней, я сразу поднял руку: «Это Жильбер Беко с песней «Натали». Кирилл сильно удивился моей необыкновенной музыкальной эрудиции.

Хотя и прошло с тех пор больше полувека, но как я мог забыть? «Натали»...

В Прокопьевске эта песня звучала особенно щемяще.

– Володя, – сказала мне Шура, – вот эта девочка, ее зовут Танечка, она моя гостья, но я сейчас убегаю, а ты ее развлеки и проследи, чтобы никто не обидел. Я тогда был робкий и ужасно нерешительный рядом с девушками. А тут сразу перья распушил. Подходит к нам шахматный обозреватель Хенкин:

– Это что за красавица у нас в гостях?

– Моя будущая жена, – говорю я Хенкину.

– Ну раз так... – сразу ретировался гусар.

С тех пор я и развлекаю Таню – вот уже больше сорока пяти лет.

На всякие рутинные письма Александра Алексеевна Гончаренко отвечала сама или же переправляла их в инстанции с «просьбой принять меры». А сложные письма давала для ответов корреспондентам, в том числе и мне. И вот однажды я обнаруживаю в папке с почтой послание из города Куйбышева, ныне Самары. Убитая горем женщина пишет о том, что к ним приезжали кумиры местных мальчишек – хоккеисты ЦСКА. Сын этой женщины со своим другом подошли к кумирам (фамилии опущу) и попросили автографы, однако кумиры послали их куда подальше, да еще в очень грубой форме. После чего один мальчонка стал заикаться да и другой теперь явно не в себе. Даже в школу ходить перестал. Помогите! Я в то время дружил с Владиком Третьяком, он по моему совету вел дневник, затем эти записи публиковала «Комсомолка», впоследствии они превращались в книги. И вообще он был мне симпатичен. Звоню ему, объясняю суть дела. Он говорит: «Приезжай к нам на базу в Архангельское, что-нибудь придумаем». В тот же день Третьяк подписал этим пацанам две свои фотографии, и я их отправил в Куйбышев. Судя по полученному затем ответу, мальчишки были счастливы и опять поверили в хорошее.

Теперь самое интересное. Один из этих двух пацанов затем стал журналистом и спустя годы тоже пришел работать в «Комсомолку», а сегодня его все знают, потому что это Дима Муратов, главный редактор «Новой газеты». Когда я написал «Рыжего» и долго мыкался по издателям (все требовали денег), именно Дима Муратов прочел рукопись и тут же издал книжку, да еще и выплатил мне гонорар, что по тем временам вообще было делом неслыханным. Но и это еще не все. Когда весной в Чехии на меня стали не по делу наезжать местные ловцы шпионов, Дима обратился с письмом в мою защиту и к президенту Земану, и к министру иностранных дел Заоралеку.

Ту фотографию с автографом Третьяка он хранит до сих пор.

Все в жизни возвращается. И любое сделанное тобой добро всегда окупится сторицей. Разумеется, только в том случае, если ты делаешь его бескорыстно, не ожидая платы.

Парень этот был так долго в плену, что женился здесь на афганке, работал шофером и при встрече с нами возвращаться домой отказался. Закончив с ним трудный разговор, мы уже хотели двигать дальше, к реке Пяндж, к нашей границе, но тут появился партизан с «калашом» и велел нам предстать пред очами Амирхана.

Британцы мои сразу напряглись, так как знали, что командир этот из так называемых «непримиримых», то есть из тех, для кого любой «неверный» подлежит наказанию. Но что делать, пошли…

Амирхан сидел за пустым письменным столом. Белоснежный платок на шее.

Чалма. Холеные руки перебирают четки. Смотрел на нас немигающими властными глазами. Сразу обратился ко мне:

– Так вы русский?!

Отпираться было бессмысленно: снаружи, за стеной, только что закончилась встреча с Геной.

Теперь этот Гена-Ибрагим тоже робко зашел сюда, заметно трепеща при виде своего властелина.

Я кивнул.

– Но если вы русский, значит…

Он сделал паузу и, четко разделяя слова, завершил:

– …значит, мы должны убить вас.

Опа!

На всю оставшуюся жизнь я запомнил те минуты.

Рори Пек, как обычно, выступал в роли переводчика. Это он перевел с пушту слова Амирхана:

– Значит, мы должны убить вас.

Было видно, как трудно дались ему эти слова.

– Мы должны убить вас потому, что вы, русские, беспощадно уничтожали наших детей и женщин. Вы разрушили нашу страну!

Рори переводил. Я понимал, что крыть нечем, но пытался что-то пояснить:

– Война давно закончена. И я не воевал с вами. Я не солдат, а журналист. Однако эти слова не произвели на Амирхана ни малейшего впечатления. Пауза, которая последовала за этим, казалась длинной, как сама жизнь.

Надо сказать, во время нашего долгого путешествия Рори Пек тоже не раз упрекал меня за ту войну, мы порой чуть не до драки схватывались с ним. Он всегда был на стороне моджахедов, а я на другой стороне. Но сейчас британец вдруг говорит:

– Он не солдат. Он не сделал ничего плохого Афганистану.

Амирхан и его слова оставил без внимания. Кивком головы и властным жестом руки он указал «духам» сначала на меня, потом на дверь.

Бородачи, стоявшие позади нас, сняли с предохранителей свои автоматы.

Один из них ткнул мне стволом в спину – мол, выходи.

В комнате продолжала висеть нехорошая тишина.

Но тут мой британский друг сделал неожиданный шаг:

– Тогда убейте и нас.

Амирхан кивком и таким же повелительным жестом, каким указывал на меня, показал своим моджахедам сначала на Рори, потом на дверь.

Чуть помедлив, и Питер – вот уж неожиданность – тоже встал рядом с Рори. – Парванист, – сказал он, скривившись. Это можно было перевести как «плевать», или «все равно», или «идите вы куда подальше».

В глазах у «духа» мелькнуло удивление, кажется, он не ожидал такой солидарности. Британия всю войну поддерживала моджахедов против советской армии. А тут такое…

Нас вывели наружу.

Сказать, что тогда было страшно, я не могу. Страшно бывает, когда все заканчивается и ты невредимым возвращаешься домой. Накрывает тебя потом. Амирхан вышел тоже. Поднял свою холеную руку и поочередно показал пальцем сначала на меня, потом на Рори и Питера:

– Да, мы должны убить вас! Тебя, тебя и тебя…

Стоим ждем. Чем все кончится?

– Вы все неверные, вы поганите своим присутствием нашу землю.

Стоим. Рори губу закусил. Питер, как обычно, держался невозмутимо, словно это не его сейчас расстреляют.

– …Но законы афганского гостеприимства не позволяют нам сделать это. А потому немедленно убирайтесь!

На деревянных ногах мы отходим от стены. Садимся в «уазик», на котором приехали сюда. Почему, черт подери, шофер так возится, заводя мотор? Почему так медленно едет машина? Оглядываться нельзя.

Еще долго мы спинами ощущаем холодок стволов их автоматов.

…Я часто и с волнением это вспоминаю. Вы говорите: «пиндосы», «гейропейцы». А ведь я этим британцам обязан своей жизнью. А наши пленные – своим освобождением.

И не знаю до сих пор: смог бы сам поступить точно так же?

Так и сделали. Предварительно я позвонил в Хомс местному человеку, знающему русский, он пообещал встретить нас там, где автобус высаживает пассажиров. Ну и по возможности ввести в обстановку.

Поехали. На всем пути было только одно приключение, когда военный патруль вдруг остановил наш автобус и подверг его шмону, но тогда как-то обошлось. Уж не помню сейчас, какое чудо случилось. Однако дальше везение кончилось. Водитель по какой-то неведомой причине высадил нас не там, где ждал сириец, а совсем в другом месте – аккурат в самом опасном. На той территории, которую контролировали боевики. Высадил, дал газу и уехал. А мы стоим. Совсем рядом погромыхивает: танки садят, пушки, пулеметы. Дым стелется.

И – ни души. Только пикапы с пулеметами в кузовах проносятся. А кто в этих машинах – поди разбери. Мобильная связь там не работает. Помощи ждать не от кого. И не выйдешь же на шоссе голосовать. Поднялись на откос, встали под кронами хилых деревьев, ждем.

Честно сказать, стало не по себе. Все это напоминало рулетку: повезет – не повезет. Я уж не знаю, что думали тогда про меня молодые коллеги, какими словами крыли. Скорее всего, не очень приличными. Но виду не подавали, хорохорились. Да и что еще оставалось?

Наверное, с час мы так промаялись. И тут вдруг тормозит возле нас легковушка, вся прострелянная, дыры от пуль и в дверцах, и в стекле. Выскакивает оттуда человек в гражданском, но с оружием:

– Вы кто такие?

– Русские журналисты, – отвечаем, хорошо понимая, что рулетка продолжает крутиться. Ведь если этот тип из оппозиции, то пристрелит на месте. Ну или в плен заберет.

Видим: у него глаза на лоб полезли.

– Русские? А как вы здесь очутились?

Оказался из государственной службы безопасности. Споро загрузил нас в машину и с некоторыми мелкими приключениями доставил в свою контору. Она была в центре города, прямо рядом с главными сражениями. Что и требовалось.

Пока с нас там снимали допрос, проверяли документы, куда-то звонили, мы хоть что-то смогли узнать про ситуацию в Хомсе. То есть все же не зря рисковали.

Кончилось все это тем, что к вечеру нас депортировали под конвоем в Дамаск. Привезли прямиком в Министерство информации, где и сдали чиновникам, строго наказав больше из города не высовываться.

Года три спустя Саша Коц прислал из Хомса фото: то самое место, где стояли маялись. Саша написал, что сейчас там спокойно, а стреляют где-то на севере.

Нет, все же хорошая у нас профессия. Интересная. Если и бывает скучно, то редко.

Только на самом деле он никак не прав. С будущим президентом я начал дружить, когда он был никому не известным капитаном, командиром батальона в Афганистане. С будущим комендантом познакомился, когда он был старшим лейтенантом, комсомольским секретарем. А по неписаной табели о рангах именно я и был тогда «генералом», главным редактором «Собеседника», «номенклатурой» – с персональным водителем, «вертушкой» и дачей в Серебряном Бору.

Так что если формально, то надо бы моему приятелю их упрекнуть: низшие чины, а тянулись дружить с «генералом».

Но плевать на формальную логику. В этом случае ее нет и быть не может. Тут другое.

Когда ушел из жизни мой отец, солдат «той» войны, то два этих генерала, Аушев и Хлебников, стояли у его гроба – это надо комментировать?

Когда у меня появлялись какие-то проблемы (здоровье, деньги, работа), то два этих генерала приходили на помощь первыми. А то и единственными.

И сегодня, когда я давно уже не «номенклатура», а обыкновенный пенсионер, а они на плаву, дня не проходит, чтобы мы не созвонились, не обменялись письмами, не поддержали друг друга. Они – меня, я – их. Это и есть настоящая дружба – когда не только тосты за столом говорят. Дружба – улица с двусторонним движением.

Руслану Аушеву на роду было написано стать Героем. Он – человек поступка, храбрец и рыцарь. Я имею в виду не только Афганистан, где он провел на войне два срока по два года каждый, был ранен и стал с тех пор Главным Ветераном афганской войны, бесспорным авторитетом для всех «афганцев». Он и потом совершал подвиги – когда спасал детей в Беслане и шел под огнем в «Норд Ост» – тоже спасать людей. И когда поднимал из руин свою Ингушетию в начале 90-х.

Сережа Хлебников не хлебнул войны, не ходил в атаку, не сидел в засадах – так сложилась жизнь. Но я точно знаю, уверен в этом на миллион процентов: если бы довелось ему оказаться на линии огня, в суровой, крутой заварухе, он и там проявил бы себя самым достойным, самым лучшим образом. Такие не прячут головы при обстрелах. Первыми встают в наступление. Берегут солдат, иногда ценою собственной жизни. Воюют грамотно и победно.

По жизни, по роду своей работы и по всяким случайностям я был знаком со множеством генералов. Всякие попадались: отчаянные храбрецы и конченые трусы, бессребреники и карьеристы, циничные головорезы и наивные гуманисты, мыслители, тупицы, строевики, штабные, гусары, политиканы… Всякие.

Генеральское звание – вовсе не знак качества, а всего лишь ступень в табели о рангах. Более того, один мой друг по Афганистану, сам боевой генерал, летчик, говорил под стопочку: «Помни, Володя, до полковника можно дослужиться, оставаясь честным человеком, но чтобы стать генералом, надо быть большим хитрецом».

Без сомнения, оба они – и Руслан, и Сергей – одни из самых необычных генералов за всю историю Вооруженных сил. По формальной и, увы, принятой кое-где логике их не то что генералами, а и полковниками делать не следовало.

Да, служили честно, но никогда не прислуживали. Да, прошли все ступени до больших звезд, но при этом совершали поступки, у служивых людей как бы непринятые.

Старший лейтенант Хлебников, когда случилась катастрофа в Чернобыле, тут же добровольно поехал в зону радиоактивного заражения – с конкретной помощью от Кремлевского полка, с желанием поддержать тех, кто сражался с радиацией. И потом поехал еще раз. И потом организовал опекунство над теми, кого привозили на лечение в Москву.

Майор Аушев, будучи во второй афганской командировке начальником штаба мотострелкового полка, всенародно известным Героем, поспешил на выручку попавшим в засаду товарищам на перевале Саланг, был там тяжело ранен, но поле боя не покинул.

С Русланом мы сблизились летом 1983 года, когда «Комсомольская правда» задумала провести массовый праздник для своих читателей в казахстанском городе Экибастузе. Мне, редактору военного и спортивного отделов, поручили обеспечить представителя от Вооруженных сил. Обратился в Главное политуправление: дайте нам афганского героя. И через положенное время получил ответ: рекомендуем слушателя Военной академии имени Фрунзе Аушева Руслана Султановича.

Накануне поездки он пришел в редакцию – подтянутый молодой офицер с пышными усами и геройской звездой на кителе. Очень скромный и очень достойный. У него были голубые глаза и располагающая открытая улыбка.

Руслан с первых же часов стал любимцем всей нашей разношерстной комсоправдинской бригады. Все сразу оценили в нем благородство, честь, красоту, отвагу. Женщины смотрели на него с обожанием. Мужчины наперебой предлагали свою дружбу. Когда во время встреч с читателями он выходил к трибуне, зал замирал, и Руслану всегда доставалось больше всего аплодисментов.

Он был не просто отважный офицер, герой войны, он являл собой идеал – воина, мужчины, рыцаря.

Когда вечером, после поездок по объектам комсомольской стройки, после выступлений и встреч, местные начальники «накрывали поляну» и начиналось неформальное общение, Руслан и тут давал всем фору – он выходил в круг и так зажигательно танцевал лезгинку, что даже самые тертые из нашей компании изумленно переглядывались: «Ух ты! Прежде мы такого не видели».

Из Казахстана мы вернулись друзьями, а годом позже его отец Султан Юсупович спросил, не соглашусь ли я стать его названым братом.

А как случилось мое знакомство с Хлебниковым? Я тогда был главным редактором еженедельника «Собеседник». И вот звонит на моем столе «вертушка»: «С вами говорят из 9-го управления». Я напрягся. «Секретарь комитета комсомола Сергей Хлебников». И просьба: помочь провести в Кремлевском полку устный выпуск «Собеседника», пригласить героев наших публикаций – воинов-афганцев, прославленных чемпионов, космонавтов, писателей, полярников. Ну ладно, пригласили, провели такую встречу в Арсенале, где находится клуб полка. Потом еще одну и еще…

У нас «Собеседник», а у них появился «Современник», и такие встречи с нашим участием стали регулярными. До сих пор старожилы Кремля их вспоминают. Время было бурное: перестройка, новые надежды, все стремительно менялось. И этот «Современник» с Сергеем Хлебниковым стал центром общественной жизни большого воинского формирования. За билеты на те вечера происходили настоящие битвы, потому что зал емкостью семьсот мест не мог вместить всех желающих. А после встреч и в офицерских столовых, и в солдатских курилках еще долго обсуждали услышанное.

Есть какой-то тайный смысл в том, что именно Руслан Аушев оказался тем единственным человеком, который, возглавив Ингушетию, смог спасти ее – а возможно, и весь остальной регион – от горестной судьбы Чечни, от той страшной войны, последствия которой мы будем испытывать еще многие годы.

И есть элемент явного чуда в том, что именно Сергей Хлебников – с его безупречной репутацией, подтянутый и красивый – в 2004 году был назначен на должность коменданта Московского Кремля, то есть главного символа Российского государства. Возможно, его назначение стало всего лишь результатом простого стечения обстоятельств, возможно... Но это тот случай, когда звезды расположились самым счастливым образом – и для Кремля, и для генерала Хлебникова.

Руслан Аушев разрушил стереотип, казавшийся прежде почти незыблемым, – о том, что политика и нравственность несовместимы. Своими поступками доказал: можно и на вершине власти оставаться Человеком Чести.

И Сергей Хлебников до сих пор это доказывает – назло карьеристам и подхалимам, на радость нам, его друзьям.

Когда у генерал-лейтенанта Хлебникова недавно был юбилей и он созвал много гостей, в том числе известных, титулованных, то, как всякий вменяемый человек, Сергей сразу пресек любые попытки превратить вечер в пустое славословие, для него это была возможность поблагодарить своих родных и товарищей, вспомнить тех, с кем шел рядом по жизни. И, представляя гостей, первым после своей жены Кати комендант Кремля назвал и попросил встать – чтобы все видели – Руслана Аушева.

Возможно, он сделал это импульсивно, «не по сценарию», но получилось, что как бы подал всем знак: мы – вместе.

Меня могут упрекнуть: что-то скупо ты о своих лучших друзьях сказал. Но это не так. Об Аушеве у меня написана книга «Руслан», она вышла в 2014 году и мгновенно была раскуплена. О Хлебникове я не раз писал в газете и когда-нибудь также сделаю книгу. Они оба того заслуживают, а еще суть в том, что граждане должны знать своих истинных героев.

Ну что, есть теперь вопросы про мою дружбу с генералами?

Он легонько ткнул меня варежкой. «Пора», — сказал. «Хорошо», — пробормотал я, не сумев скрыть раздражения, поскольку ничего хорошего для себя в ближайшее время не ожидал. Высвободил из мешка руки. Стянул с головы шерстяной подшлемник. Часы показывали пять утра. Мне действительно надо было вставать: я был дежурным.

Ветер яростно хлопал бортами нашей капроновой палатки, и от этого на лица ребят, на спальные мешки сыпался иней. Было гораздо темнее, чем пять часов назад в ясную полночь, когда мы устраивались на ночлег. «Значит, опять пурга», — тоскливая шевельнулась мысль.

Стараясь поменьше толкаться, чтобы не разбудить парней, стал осторожно вылезать из спального мешка. От неловкого движения ногу мучительной болью стянула судорога. Пришлось лечь навзничь, ждать, когда отпустит. Это от больших нагрузок, считал я. «Нет, это от недостатка солей в рационе», – спорил со мной в таких случаях альпинист Гена.

Поминутно дуя на изрезанные глубокими трещинами кончики пальцев, медленно натянул толстые штормовые брюки. Ноги сунул в валенки, а меховые носки, в которых спал, бросил в полузасыпанный снегом рюкзак. Набросив пуховую куртку, вылез наружу.

Маленькие колючие снежинки плотным роем ударили в лицо, словно кожу проткнули. Ну и пурга! Я пытался рассмотреть за белой пеленой скалы и айсберги, которыми мы любовались всего пять часов назад, но все предметы вокруг поглотила слепая белая мгла.

Ножовкой выпилил большой снежный кирпич, втолкнул его сквозь входной рукав внутрь палатки и следом быстро вполз сам. Как здесь, внутри, было хорошо. Не душил ветер, не сек лицо колючий снег. Я расстегнул пуховку, снял варежки. Из жестяных коробок извлек два маленьких примуса, подкачал их, открыл на секунду вентили, чтобы вытекло немного бензина, и тут же поджег его. Через две минуты, когда примусы прогрелись, яростно загудело синее пламя. Теперь ножом изрубил снежный кирпич на мелкие кусочки, плотно набил ими обе кастрюли и поставил их на примусы. А в углу палатки — там, где между спальным мешком и капроновыми бортами оставалось еще немного свободного места, принялся рыть ямку, чтобы спрятать в ней от сквозняков свою «кухню». Сантиметров через сорок ножовка уперлась в твердый лед. Я тщательно вычерпал кружкой снег со дна ямки.

И замер.

Это было ни на что не похоже. Снизу струился таинственный изумруднозеленый свет. Именно струился — ровно и сильно. Совершенно неземное, невиданное прежде сияние осветило снежные стенки нашей сумрачной палатки. Вначале я не мог понять, что же это. Будто отворилось окошко в какой-то сказочный мир.

Как зачарованный, смотрел я на это чудо, боясь, что оно вот-вот исчезнет и никто из моих товарищей не поверит мне. Крышкой от кастрюли и ножовкой очень осторожно расширил ямку, и призрачное сияние усилилось. Было раннее апрельское утро. После многих дней тяжелого пути мы пересекли 80-ю параллель и вышли на простор Ледовитого океана. Это он, великий Северный океан, светился сейчас сквозь толщу льда в ногах у моих спящих друзей.

Из дневника. 28 апреля 1971 г.